— С добрым утром, Фёдор Никитич, — откашлявшись, хрипло сообщил я. — Самочувствие более-менее.

— Это и видно, — живо согласился Никитич. — Вы там в Столице, как я погляжу, оторвались от народных корней. Ты же, Лёха, вчера и бутылки внутрь не заглотнул, а развезло тебя точно с банки трёхлитровой. Или молодежь такая слабая теперь пошла? Хотя по нашим Барсовским вроде и не скажешь…

— Так жара же обалденная, — вяло бормотнул я дежурное оправдание. Почему-то не хотелось мне выглядеть в глазах отставного сторожа слабаком.

— А что жара? Вся наша жизнь — жара, — нараспев произнёс Никитич, снимая сковородку с огня. — Ладно, не бери в голову. Подрастёшь, научишься. Давай-ка лучше перекусим.

Я сполз с дивана, мысленно ругнувшись на тему измятых брюк. Совсем ведь новые были брюки. Да, а сумка-то моя где?

Видимо, Никитич уловил эту суетную мысль.

— Да здесь, здесь твоё хозяйство, вон на подоконнике торчит. Всё, как говорится, в целости. Ты вон чего, на двор сходи, там у нас рукомойник, и вообще…

Что касается вообще, Никитич попал в десятку. Это было сейчас весьма кстати, и я немедленно последовал его совету.

Выйдя из обшарпанной будочки в конце участка, я вновь отдался увлекательному процессу созерцания.

А поглядеть было на что. Утро стояло чудесное. Скоро оно сменится скучным зноем, задымит на улицах асфальт, задрожит, заструится прокалённый бешеными лучами воздух. Но пока ещё зыбкая свежесть не успела растаять, и ветерок едва заметно шевелил листву высоченных старых берёз, пятна солнечного света переливались на голубоватых досках крыльца — точно стая мелких рыбёшек резвилась в кристально чистой речной воде. Возле забора подмигивала красноватыми глазками сочная, спелая малина, картофельные заросли в огороде казались уменьшенной в десятки раз моделью тропических джунглей. И деловито жужжа, сновали повсюду пчёлы — опыляли, опыляли…

Сзади подошёл ко мне большой кудлатый пёс — явно дворянских кровей, поглядел вопросительно, мол, кто это такой пробрался на охраняемую территорию? Потом неожиданно ткнулся мне тёплой влажной мордой в ладонь. Признал.

— Тихо, Волчок, — выглянул Никитич из окна. — Свой это, свой! Ты не бойся, — продолжил он, обращаясь уже ко мне, — животина у меня смирная, не цапнет.

— Да мы уже вроде нашли контакт, — хохотнул я и потрепал Волчка за ухом. Тот благодарно заворчал и настроился было на дальнейшие ласки.

— Уж извини, друг, некогда миловаться, — сообщил я псу, отыскивая глазами обещанный рукомойник.

Он обнаружился здесь же, возле крыльца, и вскоре, помедвежьи урча от удовольствия, я обливал себя до пояса необыкновенно холодной (видимо, только что из колодца) водой.

— Ты особо не увлекайся, — позвал меня с крыльца Никитич. — Яичница стынет.

Посреди колченогого стола, поставленная на спиленный берёзовый кругляш, красовалась шипящая точно лесной кот сковородка. Яичница в ней фырчала, пузырилась и вовсе не думала остывать. Там же, на старой газете, имело место блюдце с порезанными солёными огурцами, тарелка с малость зачерствевшими ломтями ноздреватого серого хлеба, и, разумеется, початая бутылка с прозрачной жидкостью. О её природе догадаться было несложно.

Мы перекрестились на темневший под потолком образ Богородицы, Никитич, на правах хозяина, прочитал скороговоркой молитву, и завтрак начался.

Перво-наперво Никитич распределил содержимое бутылки, причём мой стакан оказался наполнен едва ли на треть.

— А больше тебе сейчас и не надо, — пояснил старик. — Это для приведения себя в порядок, и перебирать не след, развезёт. Ну, а мне, как понимаешь, иная доза положена. Ладно, давай за встречу.

Мы подняли стаканы. Быстро заглотнув отвратительное пойло, я тут же потянулся за огурцом.

— Про яичницу не забывай, — напомнил Никитич. — Прямо со сковородки бери. У вас, в Столице, может, с тарелок лопать привыкли, а у нас всё по-простому.

— Да и у нас так же, — дипломатично усмехнулся я.

— Ну ладно, Лёха, такой, значит, расклад, — переключился Никитич на куда более интересную тему. — Старуха моя, Марья Филипповна, сейчас в Замохове, у старшего сына гостит, у Володьки. До августа там просидит. Внуки, сам понимаешь, то сё… Да и по хозяйству помочь, как же без этого, вы же, молодые, грязью зарастёте, если не контролировать. Так что поживи у меня. Много с тебя не запрошу, по пятёрке в день устроит?

— Нет проблем, — кивнул я. — Я и больше мог бы.

— Больше не надо, — отмахнулся Никитич. — Ты же не этот… не дачник. Свой, можно сказать, парнишка. А зато что заплатишь, всё на культурный отдых пойдёт, — хитро подмигнул он. — Старуха далеко, так что некому меня контролировать. Дальше, значит, дела такие. Я, как ты помнишь, плотничаю помаленьку, у нас тут бригада небольшая собралась, строятся же люди, и им хорошо, и нам доход. Ну, и домой я лишь к вечеру прихожу. Ключ под ковриком у крыльца лежит, если раньше появишься. Удобства где, видел. Колодец на улице, как выйдешь, направо до кирпичного дома. Вёдра на задней тераске. Так что в курс я тебя ввёл. Когда, говоришь, уезжать тебе надо?

— В понедельник с утра.

— Ну, парень молодой, найдёшь, чем себя занять, — кивнул Никитич. У нас городок не больно интересный, но всё же… Места живописные, монастырь посмотришь… В парк сходи, там у нас цивилизовано, кафе, мороженное, пляж опять-таки. Прошлым летом Володька приезжал, обоих внуков привёз, так их оттуда, с пляжа, за уши утянуть не могли… — Никитич пожевал губами, хмыкнул, и надолго замолчал. Потом, видно, решившись на что-то, хмуро произнёс:

— Ты извини, если что не так, но… В общем, твои обстоятельства я помню. И знаешь, вон чего скажу. Старичок твой прозорливый, которого тебе наобещали, это, конечно, хорошо, но и здесь, в Барсове у нас тоже кое-чего сообразить можно. Дело, ты понимаешь, такое, молчком надо… В общем, есть тут одна бабка, которая поможет. Я сам с ней и не знаком толком, но люди говорят… Она, видишь ли, не сама гадает, но сведёт с человеком, который умеет. Что-то ей, понятное дело, заплатишь, что-то этому… знахарю. Я, конечно, ни за что ручаться не могу, но попробуй, хуже не будет…

Пришлось сделать солидную паузу.

— Это хорошо, да хватит ли денег на моего старичка, если тут не выгорит? — наконец протянул я. Видимо, Никитич не просёк моего удивления. Чему-то же нас всё-таки учили. Ладно… Но интересный получается коленкор. Никитич… Кто бы мог подумать… Благонамеренный дядечка, бывший церковный сторож… Ведь если официально посмотреть, своими словами он статью заработал. «Пособничество в осуществлении оккультной практики», триста вторая дробь «в», от трёх до пяти с конфискацией… И ведь знает старый хрен, знает про статью. Но меня пожалел, а ещё больше пятилетнего Саньку, сынишку моего… гипотетического. Рискнул. Ладно… Уж как-нибудь постараюсь его отмазать в рапорте. Если вообще придётся в это новое дело влезать. В конце концов, у меня есть своё задание, с ним бы справиться, а трудовой энтузиазм и инициатива по такой жаре сами собой издыхают.

— Про деньги не бойся, — утешил меня Никитич. — Там, говорят, правило такое — не выйдет если чего, деньги назад возвращают. С бабки, правда, обратно не сдерёшь, но ей-то как раз много и не дают, её дело лишь свести с человеком. Так что, думаю, не разоришься.

— Ну, спасибо, Фёдор Никитич, — произнёс я почти искренне. — Вдруг и в самом деле получится… Век не забуду.

— Да ладно тебе, — отмахнулся рукой бывший сторож. — Не о благодарностях тебе сейчас думать надо, а о пацане своём, да о супруге сдвинутой. Погоди, сейчас адрес бабкин тебе запишу.

Никитич пошарил на широкой, укреплённой в изголовье дивана полке, отыскал там огрызок карандаша и, оторвав край устилавшей стол газеты, принялся деловито на нём царапать.

— Вот, — удовлетворённо сообщил он, протягивая мне клочок. — Тут и адрес, и нарисовано, как добраться. Ты, ясное дело, как придёшь к бабке, на меня не ссылайся. Скажешь — люди посоветовали. Да она и сама допытываться не станет. Знает — просто абы кто по такому делу к ней не придёт. Но на всякий случай бумажку после порви. Мало ли… У нас тут глушь, местная полиция ворон считает, но понимаешь, Управление контора такая… Лучше дуром не подставляться.